Vladimir Patryshev
vpatryshev@yahoo.com
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

Год Завершающий

В 1958-м году была исправлена последняя ошибка в Советской Системе. Было покончено с ГУЛАГом, с культом личности, с перегибами; был взят верный курс к коммунизму. Со старым было покончено. В знак этого даже пятилетку не стали выполнять, а вместо этого устроили семилетку. На красных плакатах рабочий и колхозница стали шагать еще шире; мешающийся где-то между ног рабочего и колхозницы инженер с рейсшиной и очками тоже семенил вприпрыжку за трудящимися, и в целом получалось неплохо.

Убедительным свидетельством верности пути было непрерывное улучшение качества жизни населения. Вдруг стали строить блочные дома, позже переименованные в хрущевки, еще позже – в хрущобы; в магазин «Продтовары» завезли югославскую ветчину и шоколадное масло; запустили спутник – всем было очевидно, что теперь, когда ошибки исправлены, скоро уже и коммунизм.

Семилетка закончилась, и все зашагали строем, пятилетками, куда партия приказала. Где-то далеко, за железным занавесом, едва заметные внизу, частили Олимпиады и Американские Выборы, каждые четыре года; не могли буржуи поспеть в ногу с уверенно шагающими нашими рабочими и крестьянками. Наши знамена развевались, наши собаки летали в космос, Марс и Луна, на картинках в журналах «Огонек» и «Крокодил», мечтали о встрече с Советскими Космонавтами и готовили красные плакаты и трибуны для ярких, запоминающихся выступлений. Советские писатели начали осваивать «научную фантастику», в которой прилетают с далекой звезды пришельцы, оглядывают хорошо уродившуюся пшеницу на полях краснодарщины, и первый секретарь обкома читает перед пришельцами доклад о дружбе между народами различных планет.

Новый Советский Календарь совершенствовался и углублялся.

Годы пятилетки, как пальчики на руке любимой женщины, обретали свои заветные имена. Два первых имени были секретные, их знали только в ЦК КПСС и в республиканских ЦК. Три последних были известны всему советскому народу: Решающий, Определяющий, Завершающий. В единственный город, где эти имена не были известны, Урюпинск, толпами валили в отпуск препы из приемных комиссий ВУЗов.

1978-й год был Решающий по Советскому Календарю.

А для меня он был Завершающий.

Да, сидел я на заводе уже четвертый год; мой молодой специализм уже заканчивался, и пора было двигаться дальше. Не сидеть же всю жизнь среди, пардон, вы поняли. Когда начальник вычислительного центра имеет образование Сельскохозяйственный Техникум, когда начальница отдела АСУ, Гришенкова, закончила пед, когда главный начальник всего, Хаханов, имеет военно-морское образование – нет, мне захотелось с более продвинутыми специалистами иметь дело.

Хаханов на самом деле был очень даже ничего. Меня коробило его обращение с другими, это да, но со мной он был вполне. Как только мне надо, скажем, срочно съездить в Минск за какой-нибудь фигней, так он тут же звонит начальинку отдела Научной Организации Труда Багдасарову и начинает гнать о сравнительных преимуществах барабанной операционной системы перед системой символического кодирования (как тогда назывался ассемблер). Хаханов и вообще поражал воображение советских людей. Автоматизируя отдел кадров, мы ознакомились с карточками всех, кто был интересен, включая и Г.И.Хаханова, нашего начальника – ему 39 лет, жене 26, сыну 13 – что уже казалось аморалкой в те смешные времена. Но ему все эти аморалки были по фиг дым, все схвачено и оплачено. У Геннадия Иосифовича было крупное подпольное предприятие, хотя никто и не понимал, какое. Много лет спустя, в перестройку, Хаханов переехал на Кипр, где жизнь спокойнее, и сталь рулить оттуда. Один из его подчиненных, Саша Гительсон, как-то раз неэтично поступил, продав большую партию сигарет, и не расплатившись с кем надо, а речь шла о миллионах. Теперь Гительсон скрывается в Швейцарии, прям как Ленин.

Бешеная производственная деятельность, обасучивание и прочая, стала бить уже за пределы завода. К нам и раньше захаживали товарищи ученые из смежных институтов, то из ЦКТИ имени Ползунова, научить нас правильно проектировать турбины, то из ВНИПИЭлектромаш, впарить нам какую-нибудь нелепицу. Однажды такие ученые принесли фотографию чертежа и стали рассказывать, как они автоматизировали черчение; мы, предположительно, должны были им под эту фотографию дать денег. Мы с Петровым цинично расспросили ученых – а вот у вас тут размеры нанесены – вручную или тоже автоматом? А кривые вы кубическими сплайнами интерполируете? (Что они делают это именно кубическими сплайнами, и делают это неправильно, было видно даже по фотографии чертежа, если знать, где смотреть, а мы знали, так как сами с чертежным автоматом уже второй год возились, а библиотеку сплайнов я лично перегнал с Алгола на Фортран). Ученые на такой наезд реагировали нервно, в сплайнах не признавались, и ушли несолоно хлебавши.

Вообще, с этим автоматическим черчением мы завязли тогда порядочно и сами. Нарисовали целую библиотеку для нанесения размеров на чертеж; в процессе программирования Люда Богатская даже обнаружила ошибку в математическом справочнике Корна. Толку от нашей деятельности не было никакого, потому что графопостроитель был все равно один на весь завод, и производительность его, доведись до дела, была крайне мала. Но шуму было много.

Еще больше шуму было с передачей данных. Вообразите себе советский модем 1977-го года. Нам его прислал из Москвы Ярослав Петрович. Задача была простая – когда наша АСУ печатала Итоговую Сводку Деятельности Завода, копия должна была, по модему, тут же пересылаться в МТЭИТМ, и там печататься. Модем представлял собой солидную железную тумбу, с деревянным лакированным верхом. Внутри было много чего-то, и толстый кабель соединял модем с ЭВМ Минск-32. Сам же модем выходил на телеграфную линию и передавал данные в Москву со скоростью 7 символов в секунду. Ночи было достаточно, чтобы передать распечатку, и с утра можно было тащить оную распечатку на стол министру, чтобы тот уже тащил ее на совещание в ЦК, утереть нос коллегам из других министерств. Минск-32 могла передавать данные, но не могла принимать, поэтому для приема данных у венгров покупали венгерский szamitogep ЕС-1010. Самитогеп – это венгерское слово для ЭВМ, буквально – счетная машина.

Я во всем этом балагане участвовал то ли как клоун, то ли как свадебный профессор. Мне и без того хватало работы –три компьютера нужно было поддерживать в работоспособном состоянии, на каждом, параллельно, шло два потока пакетов; операторы были снабжены инструкциями, и инженера только притаскивали свои колоды перфокарт да получали в ответ распечатки. Производительность была бешеная; и операторы собрались на редкость умные и целеустремленные. Не Шепелин ими руководил, нет; у Шепелина квалификации на то не хватало; был Мишка Гуревич, старший оператор, циничный и ушлый, как повар в райкомовской столовой, вот Мишка и поддерживал порядочек, и мы с ним всласть собачились по всем производственным вопросам.

А кроме того, у меня был коллектив программистов. Разные были, да. Была Роза Царева, мать троих детей, которая на каждую даваемую ей, по ее силам, задачу, смеялась, как будто ее просят написать роман «Евгений Онегин». До того, как стать матерью троих детей, Роза Царева была секретаршей директора на нашем заводе, так что она обладала таинственной властью, которой совершенно не пользовалась по доброте душевной. Были двое «техников», Ира Гирик и Сережа Снитко. Программисты как программисты, не хуже прочих, а то и получше. Но не «инженеры». И была Люда Богатская, которая делала наиболее сложные штуки, требовавшие ну хотя бы знания аналитической геометрии. Люде я по гроб жизни благодарен за то, что научила меня, как с подчиненными разговаривать, а не молчала тихо, когда мне что-то там не понравилось в результатах ее труда. Все бы так, глядишь, жизнь бы стала веселее.

Да, и все это добро я собирался покинуть, как только предоставилась возможность.

Я не спеша искал себе новую работку – ну в точности как сейчас. Первая работка подвернулась в апреле. Во ВТУЗе при нашем ЛМЗ на кафедре чего-то сугубо современного потребовался вдруг инженер-программист. Меня туда подманывал Боб Николаев, который, видимо, сам сваливал оттуда куда-то в кибернетики, к своим однокласникам Макарычеву и Климчику, на большие деньги и амбициозные задачи, роботы, Юревич, все круто. Боб Николаев имел вид очень крупный и нахальный, говорил в три раза громче чем надо, и обычно не совсем вежливо, чем на всех производил обманчивое впечатление. На самом деле человек очень добрый и талантливый, и, к сожалению, слишком скромный. Несмотря на свои таланты, занимался всякой фигней. А теперь вот и меня звал на подмену. На кафедре мой будущий начальник, очень любезный еврей, рассказал мне, что на работу, собственно, ходить не надо, и делать вообще ничего не надо, а надо только два раза в месяц получать зарплату, 160 рублей. Я, честно говоря, испугался и что делать ничего не надо, и что кафедра. И не пошел.

Летом появилась на горизонте другая вакансия, в том самом открывающемся кибернетическом институте. И я пошел на интервью; дело было в неприметном офисе, в жилом доме, рядом с Финбаном. На интервью я пришел к Кисе Макарычеву. Макарычев в 9-м и 10-м классах занимал первые места на международных олимпиадах, да к тому же папа его был генералом… но на матмехе он как-то ни к чему не прибился, несмотря на свой интеллект, т.е. способность решать задачи. (А что способность решать задачи? В математике это где-то между третью и половиной дела; более важна способность ставить задачи. Ставить их осмысленно и правильно. То есть, фантазия, охват, полет мысли.) Но интеллект не сотрешь, и Макарычев смотрел на всех свысока, ну разве кроме своих однокласников из 239-й, на них он смотрел чуть менее свысока. Потомственный красный дворянин, он слегка морщился, когда приходилось иметь дело с евреем или с неотесанной и нечесаной деревенщиной вроде меня. Да, ну и что, Боб Николаев тоже был как бы еврей, но это был свой еврей, не считается.

Киса Макарычев смотрел на меня из-за своего широкого стола и неспешно задавал вопросы, из которых следовало, что я туп и ни к чему, собственно, не пригоден. Сходил, налил себе чайку в стакан с подстаканником, и продолжил беседу, отхлебывая чаек. Собственно, разговаривать-то было не о чем, но я еще повалял дурочку, подобострастно отвечая на глупые (с моей точки зрения) вопросы из области диффуров, систем управления, ассемблера. Это была наша последняя встреча, и ни разу после этого мы не разговаривали по телефону –брезгливость бывает взаимной.

После этого интервью я полгода проболтался на заводе, на случавшиеся наезды начальства горячо заявляя, что они не дождутся, чтобы я сам уволился, и, если хотят, пусть попробуют меня сами уволить. Я слабо понимал, чем я им не был хорош – себе я нравился на все 100%.

Поздней осенью Нина Русецкая, подруга моей жены, стала осторожно закидывать удочки – а вот не интересно ли мне в геологии, в автоматизации бурения… Нина мне нравилась, хоть и нервная девушка, но очень культурная, знакомила нас с новинками и с классикой кино, разговаривала низким ироничным голосом, и, если не ленилась, была очень способна. Однажды ей понадобилось срочно изучить фортран, и я ей этот самый фортран преподал в течение полутора часов, сидя на кухне. Этого ей оказалось достаточно, и следующие десять лет Нина успешно пользовалась полученными на кухне знаниями, пока не пришла пора изучить си. Но си ей преподавал другой.

Да, и вот прихожу я на беседу в только что открытую контору по автоматизации бурения, как нынче выражаются – в стартап. Контора разместилась в бывшей школе на Васином. У меня и к Васину слабость, и к ученым слабость, и к геологии тем более. А тут – новая техника, операционная система реального времени, кругом интеллектуалы – я, конечно, на это запал быстро.

Особенно меня поражал контраст – почти все мои заводские коллеги вдруг стали казаться тупыми и ограниченными, а новые коллеги – остроумцами, интеллигентами, энциклопедистами; самым выдающимся был Зам по Науке Леонид Григорьевич Шраго, чей портрет, кстати, я и до сих пор ношу в своей старой записной книжке.

В свой последний день на заводе я принес два торта, «Ночка» и «Сказка», и всем надоедал с подробными объяснениями значения этих двух тортов.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12