Потом вернулась я из колхоза, и началась моя студенческая жизнь. Лекции, семинары, учеба. Как я и мечтала.

Мои бывшие однокласники уже были на втором курсе, выглядели все ужасно взрослыми, все пили и все курили, и девочки в том числе. Я тоже ходила на их вечеринки; мне тоже хотелось попробовать курить, и однажды Сережка Чаплин решил меня от этого отучить. Он дал мне выкурить две беломо-рины подряд, одну за другой. Меня вырвало, конечно, но зато я уже больше никогда не курила, и не тянуло совершенно.

Компания у нас была замечательная; мы часто ездили на дачу родителей Сережи Барятинского, на целые выходные. Родители там паслись все лето, а осенью им было не до того. Нас было немного, человек шесть-восемь; сидели, пили вино, гитара, пели песни, иногда, так, невсерьез, играли в карты. Однажды, помню, Сережка Чаплин научил меня играть в покер, и мы, когда все уже почти спать легли, стали играть на раздевание. По случаю холодной погоды на нас было много чего надето, так что мы долго играли; но часам, наверное, к четырем утра я проиграла и трусики. На мне, правда, оставались носки, потому что было все-таки уже холодно, и печка почти остыла. Мы сидели с Сережкой вдвоем, друг напротив друга, на каком-то диване, что ли, сложив ноги по-турецки. Я не очень хорошо все помню, но когда я сняла трусики и села снова, Сережка уже глаз не отводил... ну вы понимаете, от этого, от ну, знаете, там, внизу. Они же просто могут без этого, но я тогда еще не знала.

А я что-то его совершенно не стеснялась, он мне как братик был. Следующую игру Сережка, раз он в карты уже не глядел, проиграл, а на нем тоже уже одни трусы оставались. Он на меня поглядел жалобно и снял с себя трусы, и мы сели дальше, продолжили игру. Ну и я, конечно, тоже, взгляд не особо отводила от его мужского достоинства. Такое большое оно, оказывается; как они его, интересно, в трусы-то заправляют? Так хотелось его просто потрогать, что ли – но я вида не подавала, и продолжала играть. Играла и поглядывала, думала, почему бы и не потрогать, если хочется. Я сбросила почему-то две шестерки, и потянулась взять себе две новые карты с колоды, и рукой как бы ненароком задела его за живое; Сережка весь напрягся и смотрит на меня так неподвижно. А я стала его ему гладить, как котенка, по головке и за ушком. Мне, наверное, хотелось его поцеловать, и слизнуть капельку... я уж не помню точно, но думаю, все-таки я сильно стеснялась, хотя мы оба и были еще довольно пьяны. Я подтянулась к Сережке ближе, и тут он меня крепко схватил, и насадил на свой член.

Я сидела тихо, и ужасно боялась скрипа, потому что в комнате спало еще человека четыре, в том числе и Сережа Барятинский, который как бы официально считался моим мальчиком, мы с ним вообще-то вместе ходили. Так тогда говорили – вместе ходили. Ходили пару раз в кино, ну и целовались пару раз, но наши все друзья были твердо уверены, что я теперь его невеста. А у Сережи мать была, ну вы же знаете, она этих приезжих на порог почти не пускала, разговаривала, как будто одолжение делала. Да я и не чувствовала себя, что я, мол, невеста; какая из меня невеста, мне учиться надо было.

Мы так сидели с ним, молчали, и я просто сжимала так время от времени его член у себя внутри, а он в ответ весь дергался и напрягался. Он попробовал двинуться один раз, а диван скрипнул, я сказала «тсс», и стала сама ритмично сжимать у себя внутри, от этого диван не скрипит. Мы сидели лицом друг к другу, прижав-шись. И все равно чуть не рухнули на пол, еле удержались за спинку. Хорошо, никто не проснулся. А потом он сразу кончил. Мне это, если признаться честно, понра-вилось, хотя и приходилось молчать и не двигаться, все равно мне было очень хорошо. Мне с ним всегда хорошо, но так – еще лучше оказалось. Хотя у нас с ним больше ничего такого и не было; только ну разве когда я уже замужем была, но это уже было много лет спустя.

Мы больше в карты не играли, а разошлись и молча легли спать. Между прочим, мы даже не поцеловались ни разу. Ну все-таки у него тоже своя девушка была, Ира, она же могла его запросто спросить, целовался ли он с кем-нибудь, а Сережка врать не умеет. Да и я тоже врать не умею, всегда или молчу, или говорю правду, и мне же от этого и хуже. Поэтому лучше молчать, конечно, ведь им скажешь правду – они сразу обидятся. Я лучше тогда вообще ничего говорить не буду.

Утром у нас случилась неприятность. Я не знаю, кто что кому сказал (вот видите, лучше вообще никому ничего не говорить), но Сережа Барятинский с Сережкой Чаплиным немножко подрались. А потом Сережа достал откуда-то из сундука ружье, двустволку, и сказал, что они будут драться на дуэли. Игоря вызвали секундантом, сразу оба, потому что ружье одно. Игорь развел их в противоположные концы участка, поставил к забору, после чего они бросили жребий. А точнее говоря, Игорь бросил на крыльце монетку, а они кричали из разных углов: «Орел!» «Решка!»

Сережке Чаплину выпал жребий стрелять первым. Игорь зарядил в оба ствола огромные патроны с жуткого размера пулями, и отнес ружье Сережке. Сережка поднял ружье и выстрелил по дереву. На дереве закаркала ворона, попробовала полететь, и упала посередине огорода. У вороны был отстрелен хвост, и еще слегка капала кровь, но ворона прыгала, не давалась, и потом вообще ускакала на чужой огород. Потом настала очередь стрелять Сереже Барятинскому. Он спокойно прицелился прямо в Сережку, и выстрелил; хорошо, что не попал. Пуля ударилась в забор в полметре от Сережки. Ну и все, собственно; с тех пор в течение многих лет они практически не разговаривали, хотя и не ссорились.

Моя первая сессия прошла очень удачно; я все предметы сдала на четыре и пять, и мне дали на следующий семестр повышенную стипендию. Я еще и девочкам из моей комнаты помогала готовиться; не знаю, как они уж это поступили; я им ничего, конечно, не говорила, ну просто я такого уровня подготовки не ожидала. Они хорошие девочки, просто уровень подготовки оставлял желать лучшего. В чем-то другом – да, например, они научили меня замечательно готовить разные блюда народов СССР.

Зимой я поехала домой, к маме. В этот раз почему-то у меня получались вечные споры с папой. Папа всегда что-нибудь говорил про Сталина, как он страну спас, и про то, что наше поколение ничего не понимает. Я не могла сдерживаться, и отвечала ему что-нибудь, а он раздражался, начинал кричать; я спокойно отвечала что-нибудь и уходила в свою комнату, а он потом со мной вообще не разговаривал, не замечал меня, как будто я ему пустое место.

Мне опять пришлось идти к немке, как ни неприятно. Почему вот так получается, что им всегда одно только удовольствие, а я за это все расплачивайся? А ему хоть бы что, он даже и не узнал ничего, я же не буду ему говорить, я лучше уж промолчу. Им скажешь, сама же и виноватой окажешься. Все-таки это как-то неправильно.

1 2 3 4 5 6 7