Том II

После Сорокина

06 Jun 2000 16:14:33

 

Ну после чтения в среду произведения Сорокина я пришел домой как бы еще ничего. Но ходил какой-то вялый, заснуть не мог до двух часов даже съев таблетку прописанного мне моими дан­тис­та­ми наркотика. Лежал и думал, как бы это все дело припорошить песочком. Мало, блин, уехать из этой кошмарной страны – она все равно тебя достанет хоть откуда. У Набокова Пнину снится, после 35 лет эмиграции, погоня, красные, попытки от них убежать... 35 лет! Хорошая перспектива!

 

В четверг я даже не вставал – не знаю, что это за болезнь такая, думаю, что то самое интересное за­бо­левание кролика, увидевшего удава. Удав – это наша родная страна, наша культура, закон, перед ко­торым Чичиков немел, чудище обло, огромно, стозевно, и лаяй.

 

Лет десять-двенадцать назад я про­­читал, видите ли, "Путешествие из Петербурга в Москву", сочинение господина Радищева. И что бы вы думали? То он рассказывает, что на шоссе есть особая полоса для проезда начальства – единст­венная хорошая полоса. То излагает случай на Финском заливе, когда для спасения уто­па­ю­щих нужна была лодка, но начальника, который мог дать разрешение, не велено было будить – и лод­ку не дали – тот же самый случай описывался и в тогдашней газете "Смена" – ясное дело, репор­тю­ги Радищева не читают. И т.д.

 

Галич открыл – столетие – пустяк. Да и не одно. Когда Отрепьев, тьфу, Распутин, тьфу, Путин вводит на Руси семибоярство, возникает ощущение, что России хо­чет­ся просто завернуться во время, в смысле – свернуть временную ось в клубочек, и там лежать, как Илья Муромец, как кадавр из произведения Стругацких, чтоб ее никто не дай Бог, не вздумал по­вер­нуть даже хотя бы и на другой бок.

 

Я когда-то пытался понять – а куда же делась Золотая Орда? Где ее, так сказать, культурный оса­док? Да туда же она делась, куда и Восточная Римская Империя. Москва – столица обеих. Россия и унас­ледовала обе империи. Кому-то это нравится. Кто-то и тиранозавров любит – они такие cute, сво­их соперников поперек хребта так хряп! – и все дела. Хорошие зверки тиранозавры.

 

Да, ведь невозможно же представить это произведение Сорокина, скажем, в Дании. Будет выглядеть не то чтобы абсурдом, а – смешным абсурдом. (В Италии – пожалуйста, но об этом уже гаворено.) От Руси же ждешь именно вот этого самого. У меня два раза был сон, что мне нужно, ну вот нужно, от­ре­зать голову. В первом сне мои жена и дочь мне убедительно доказывают, что я просто обязан это сделать, что это так и нужно всем.

 

Именно с того сна я решил начать искать какой-то выход из той, из тамошней жизни. И был другой сон – опять то же самое, для моего же блага, мне нужно от­ре­зать голову, переложить мозги в другой череп и пришить обратно. А мне ну очень этого не хо­чет­ся. И Ульянка моя говорит – нет! не дам резать! жалко!

 

Впрочем, Ульянка и есть теперь моя ны­неш­няя родина. Мы с ней – как фтор с калием, образуем какое-то такое соединение, от которого все ос­таль­ное просто отскакивает. Электричество-с. Сижу читаю себе русскую газету, а она за ком­пью­те­ром вылизывает свою эчтиэмэльную таблицу. А я гляжу в газету и недоумеваю – курсы для ин­же­не­ров-тестеров, изготовление резюме и портфолио. Ульянка, не отрываясь от компьютера, вдруг гово­рит вслух: "что за портфолио у тестеров?" Да ты-то откуда знаешь, что я про это читаю? А вот так вот у нас – я много раз пытался вычислить, кто первый из нас думает, а кто уже воспринимает – нет, пока что непонятно.

 

Причинно-следственная связь – вообще вещь загадочная. Андрей Петрович Ощепков занимался этим делом со статистической точки зрения – ну типа берет там корреляции... только нужно не два про­цесса, а больше, чтобы цепочки связей отслеживать. Не верю я в это дело. Ну вот представьте – еде­те вы на поезде, обычные средние двадцатипятиметровые рельсы, передняя пара колес от­сту­ки­ва­ет свое та-да, за ней задняя пара – та-да – и так сутки, другие... придете ли вы к выводу, что стук в зад­ней колесной паре есть следствие стука в передней колесной паре?

 

В пятницу я нашел как-то силы пойти на работу. Работа у меня тихая, сидячая, в принципе, все рав­но ведь, где думать – за клавиатурой или лежа в постели, верно? Только сил моральных ни на спорт­зал, ни на еду уже не было. Не знаю, когда я вообще смогу барбекью есть после всего этого. Такое уже было у меня, когда в начале семидесятых родственники умирали один за другим – после трех лет похорон я даже на котлеты смотрел как на мертвечину (каковой они, в принципе и являются). Да не только родственники – в стройотряде упал с крыши и убился Андрей Чувиковский, и мы с Ле­ней Райзом вечером мыли в покойницкой труп, предварительно освободив стол от лежавшего там мерт­вого младенца, мягкого, как игрушечная собака.

 

Избавляться бы надо от всего этого – но, с другой стороны, хочется заставить всякого русского про­чи­тать, блин, это произведение, и подумать, что это за культура, которую мы так типа ценим и ува­жа­ем? Почему, когда входишь в русский магазин, то вдруг про­давщица вырастает до позиции прям на­чальника, она тебе и скажет, что на самом деле надо покупать, и при­грозит, что если возьмешь мень­ше чем на двад­цат­ку, то придется расплачиваться наличными – почему в нормальном мага­зи­не... почему, почему? Что в нашей культуре такого, что всякое свободное дыха­ние в ней ос­кор­би­тель­но для присутствующих?

 

В субботу мы решили съездить на базу, купить икры и черного хлеба. На русскую продуктовую базу в Сан Карлосе. Но адреса не было, и зашли за русской газетой в ближайший к нам магазин, ря­дом с ресто­ра­ном "Невский". Купили хлеба и кильки, и взяли газету. Газета отмечала день победы – его праздновали сразу две тонких подразновидности русского эмигрантского сооб­щества. К одним при­ехал российский консул, к другим – какой-то консульский офицер. Ребята, как же так? Вы убе­га­е­те из страны, которая вас преследовала, по вашим же словам, ищете политического убежища – и при­глашаете при этом на ваш праздник российских офи­циальных лиц? Как же так?

 

А почему быв­ших эсэсовцев тогда не пригласить, ведь и они воевали, да еще и героически, уверяю вас! На празд­но­вании пели песни военных лет, советские и американские песни. Спели "God Bless America", по­том "Вставай Страна Огромная". Ветераны, едрена вошь.

 

Там они нас учили хорошо себя вести, и здесь требуют ува­жения. Нет, не так. Не уважения. Исключительного ува­жения. Не взаимного – а вот этого вот – "мне поло­жено". Привезли с собой, в себе, маленькие кусоч­ки этого кровожадного зве­­ря, что ласково зовется Роди­ной – и этот зверь внутри ощущается как часть той вели­кой силы, и они сами – часть той великой силы, что готова оторвать голову каждому, кто встанет попе­рек до­роги.

 

Ульянка вела машину, а я ей вслух (в этот раз) зачитывал избранное из русской газеты, репортажи сра­зу с двух торжественных заседаний ветеранов, где Гиля Голодная и Бася Клубникер пели за­ду­шев­ными голо­са­ми песни о родине.

 

На семнадцатой дороге, по которой я каждый день езжу на ра­бо­ту, была давка – все пилили в Санта Круз гулять по бордуоку и глазеть на обкуренных серферов – и мы свернули на боковую дорогу, на которую свернуть я мечтал, наверное, уже полгода. Боже ты мой, какая дорога! Идет по гребням крутых холмов, виды внизу! озеро, леса, дымка, большое ка­ли­фор­нийское небо! В конце концов выехали, через Боулдер Крик в Бен Ломонд – а там застряли на бло­шином рынке. Торговались, покупали какую-то чушь на оста­ва­в­шиеся наличные... рынок – при церк­ви, как это тут обычно происходит. Какой-то жирный ребенок с горя­щими глазами схватил нас­толь­ную игру "Death Penalty" и пошел платить за нее. Рядом лежала другая настоль­ная игра – "Mid­life Crisis". Я нехотя раскрыл ее и стал читать надписи в клетках. "Вы почувствовали себя плохо и по­шли к своему аналитику. Тот взял с вас $1000 и сообщил вам, что вы плохо себя чувствуете".

 

При­барахлившись картиной с ритуальным индейцем и какой-то хитрой корягой, поплыли по­ти­хонь­ку вниз, в Санта Круз, по дороге, вдоль которой мы, почти три года назад, открывали Америку – ког­да взяли у Хенка два велика и дернули в большую поездку по окрест­нос­тям – и все нам было тог­да в новинку – и аме­ри­канская лесо­пилка, и американские секвойи, и аме­ри­канские эв­ка­липты, и кры­лечки домов, обсаженные ро­зами и оле­анд­рами, с фанерными фламинго и гип­совыми гно­мами.

 

Теперь у нас была простая прозаичная задача – поесть где-нибудь в Санта Крузе, проехать вдоль оке­ана, выходя к нему в особо симпатичных местах, а потом свернуть на восток, по 92-й дороге че­рез Сан Матео проехать на базу в Сан Карлосе и отовариться там икрой. Но не вышло. Не так-то лег­ко в Санта Крузе попитаться.

 

В конце концов пришлось поставить машину на парковку и пойти по родным улицам, среди таких родных обкуренных рож, искать почему-то пирожки с мясом, ко­то­рых захотелось моей Ульянке. Пирожки, как мы знали, были в книжном магазине. Раньше были.

 

Тя­же­лые экономические обстоятельства не обошли стороной образцовый социалистический город Сан­та Круз. Отныне в книжном не продают мясные пирожки, а только какие-то американские торты (ну ладно, ну морковный-то еще ничего) – и ихнее кофе, которое иначе как в среднем роде и не на­зо­­вешь. Пришлось пойти в кафе, заказать какую-то как бы еду, и ждать, когда нам поймают курицу для салата с курицей – или когда она сначала снесет яйцо для моей яичницы.

 

Голодная Улька зли­лась, был уже четвертый час, и я предложил ей найти какой-нибудь позитив в  окружающей дейст­ви­тельности, хватит, мол, мрачных русских мыслей. Да пожалуйста, говорит, вон за сосед­ним сто­ли­ком – люди раньше нас пришли, а все еще голод­ные сидят. Вот те и позитив.

 

Довольно хму­рая по­даваль­щица, dudette по-санта-крузски, блон­ди­ночка, похо­жая на мою дочь, наконец приволокла нам нашу немуд­реную еду и исчезла снова. Мы обсудили веро­ят­ное имущественное неравенство на­шей подавальщицы и другой, которая непрерывно крутилась в зале и вокруг которой кеш, чаевые, так и кружились. Наша, конечно, не получила от нас ничего – мы и распла­чи­ва­лись не с ней, а с пер­вой подо­шед­шей, уже около четырех – а наша где-то все болталась, а база закрывалась в шесть. Это же не военная база.

 

Ну и поехали мы вдоль океана не на север, а на юг... куда-нибудь... в сторону Монтерея, без ясной даже цели. За "нью брайтон бичом" нашли еще один отворот на океан, Manresa – туда и свернули. Ког­да-то жили рядом, но никогда там не бывали. Оказалось, в этом хит­ром месте – кемпсайт, па­лат­ки, кусты, океан... коро­че, вот куда мы и поедем на неделе, благо до работы оттуда 20 минут езды.

 

Осмот­релись, нашли самое хорошее место для стоянки, 41, и двинули дальше, не совсем ведая ку­да. За­ехали в Ватсонвиль. Это родина Зорро. Как и во времена Зорро, в Ватсонвиле живут горячие ис­па­ноязычные парни. На той неделе у таких парней в Санта Крузе трое хули­ганов разбили стек­ло на бэ­эмвухе – те вернулись в Ватсонвиль, взяли другую машину, вооружились, и  рас­стре­ляли первую по­павшуюся тройку около Бордуока. Убили всех троих.

 

Так тут было всегда. Лет сто пятьдесят на­зад Зорро с ребятами приехали в Санта Круз опять же отомстить за что-то местным хипям. Об­стре­ля­ли дом на углу Водяной и Центральной, затем пошли бузить в бордель. Но в бордель-то их и не пус­тили. Фрустри­ро­ван­ные, они вернулись к себе в Ватсонвиль. А теперь, увы, борделей нету – вот и возникают проблемы с фру­стри­рованием.

 

В Ватсонвиле все надписи по-испански, даже в Сан Диего на границе с Тихуаной больше английского, чем здесь. Мы, впрочем, не фру­стри­ру­ем­ся – во-пер­вых, испанский – он как родной, во-вторых, я одет синьором, в сомбреро и грузовике, а Ульянку зна­­комые латиняне так и называют – она, мол, наша, латина. Чувствуем себя как дома... нет, не в этом смысле; и не в том тоже!

 

За Ватсонвилем наша дорога пошла в гору, а именно – на Богородицыну гору (блин, блин, набо­ков­щи­на же это – все названия переводить... впрочем, тогда бы Ват­сон­виль надо было бы называть Пав­ловском, пото­му что настоящая фамилия единственного извест­но­го мне Ватсона – Павловский). Богородицына гора крута, и с нее на Ватсонвиль открывается заме­ча­тель­ный вид, город в дымке, вид­ны какие-то пруды и озера, которых, будучи внизу, не найти; виден и океан, и горы напро­тив... ну какие горы, по нашим меркам – холмы. Самая высокая гора напротив – Чертова – ну, навер­ное, ты­сячи две футов. А дорога идет по рас­ще­ли­не вниз, и внезапно яркий солнечный вечер сменяется каким-то сумраком, с проблескивающим солнцем.

 

Вообще, на здешних широтах солнце светит не так, как бывалоча у нас в Питере да Архангельске. У нас там солнце, уже даже зайдя на пару градусов за горизонт, продолжает освещать минимум по­ло­ви­ну неба, и это белое сияние продлевает день ну хоть на часок даже и осенью.

 

Не то здесь. Когда солнце подходит к горизонту, все вокруг вдруг темнеет, и хочется уже включить фары. Особенно это странно смотрится на Гаваях – вот только что играла радуга над Кукуем – и вдруг бац! Темно­ро­зо­вые вершины не светлее неба прямо над ними – а ведь они же еще освещены солнцем, вот оно, над океаном, как будто уже и не солнце, а маяк – слепит тебе в глаза, а окружающее остается во тьме. В космосе, по идее, вот так же должно быть. Так что, атмосфера у экватора тоньше? Странно это. Атмосфера не имеет формы геоида? Странно.

 

Ну вот, и в этих вот сумерках, с солнцем, пробивающимся время от времени между горами, мы свер­нули на какую-то глухую дорогу, которая обещала, по карте, превратится в Альмаденский экс­пресс­уей. И превратилась в конечном счете, но до того мы открыли по дороге три озера, на одном из которых хорошо кататься на байдарке (о! да байдарку-то нужно еще купить!), другое лучше про­ско­чить поскорее, потому что там дикие местные гоняют на диких водных мотоциклах, а в третьем даже люди купаются! Надо же – купаются! Я был уверен, что в наших краях в озерах купаться везде за­прещено – ан нет, бывают и исключения. Двигайте на юг по Альмаденскому – и пожалуйста, озеро с купаньем.

А вечером мы наварили картошки, ели ее с соленой килькой и запивали пивом. Помните ли вы, как пос­ле кильки руки и морда продолжают пахнуть килькой? Зубы почистишь – а все равно килькой пах­нет, чувствуешь себя котом каким-то. Вот так мы с моей кошуркой...

(назад)