(осень 2000)
Настала осень, а хочется чего-то такого. Ну вот.
В субботу мы решили – хватит нам отдыхать, и двинули на Пик Фримонта.
Пик, конечно, неважнецкий, 3146 фута,
но с него должны были быть видны все окрестности вплоть до Сан Хосе, хотя сам
он – между Салинасом и Сан Хуан Баутистой. Дорога к этой горе ведет, вообще-то,
мимо Сан Хуан Баутисты; мы бы проехали сразу к горе, но давление в шинах у нас
что-то было слабовато, и пришлось заехать снова в этот мемориальный городок с
искусственной колокольней и музейной миссией. Колокольни при этой миссии на
самом деле никакой не было, ее приделали в 1850-м примерно, построили
деревянную, в новоанглийском стиле, но вскоре ветром снесло острый шпиль, и она
стояла безбашенная, пока любители древностей не стали из нее делать испанскую
старину – поштукатурили, покрасили... но в 30-м году снесли. Позже ностальгия
по старине взяла свое, и построили красивое такое старинное кампонарио, как
будто тут сам Хуниперо Сера звонил в колокол, сзывая индейцев отдать дань
Христу – да вот и памятник Хуниперо Сере стоит в саду – но не был, не был
никогда Хуниперо Сера в тех краях, да и построили-то миссию лет через сто после
смерти Хуниперо.
Мы прокатились по "главной улице", состоящей из магазинов
сувениров, построенных в "монтерейском стиле", нашли в конце города
заправку – а воздуха ни хрена не нашли, пока подъехавший местный не выдернул
шланг из какой-то ямки в земле. Воздух здесь бесплатен.
Погодка, надо сказать, стояла так себе – сплошь облака, недостаточно низкие
и недостаточно высокие. Мечты снять панораму с видами Сан Хосе казались все
нелепее. Ну да ничего. Поехали в гору. Полвысоты поднялись – погода и природа
все осеннее, желтые клены, сосны хоть и не желтые, но напоминают Карельский
перешеек; подъехали к нижнему краю облаков, самый такой стремный момент –
чего-то там, в облаке. Да ничего; ветра нет почти, и облако завивается клочьями
над дорогой, между соснами, а то катится в просвет между деревьями, куда-то
вниз. Приехали на парковку – тишь, туман, ежики, сосны. Теплынь. Оделись,
однако, взяли какой-то еды, фотоаппаратуру, треногу – и двинули к вершине.
Почему Фримонта? А потому что в 45-м генерал Фримонт с экспедицией изучал
местность; хозяева этих земель, Кастро, недовольные присутствием иностранных
военных, попросили "генерала" убираться (почему в кавычках – да
потому что в те времена звания присваивали себе сами, вот и этот горячий
32-хлетний авантюрист назвался генералом ради пущей важности); генерал решил
дать отпор, забрался со своим войском на этот пик, окопался и поставил флаг.
Ночью ветром флаг снесло, и Фримонт, напугавшись плохого предзнаменования,
смылся вместе со своим отрядом. Вот и весь подвиг. Сейчас на вершине гордо реет
звездно-полосатый; в тумане больше ничего вроде и не видать.
Мы поставили треногу, залегли на теплые почему-то камушки, и стали ждать
погоды. Кроме флага, на вершине еще мемориальная доска, dedicated в 1929-м и rededicated в 1997-м. На эту доску по вертикальному
бетону ползет большой черный жук. Жук гордый – я его поподпихивал сзади, но он
оказал сопротивление. Забравшись на доску, жук прошествовал по ней и полез
вниз. Очевидно, жук просто идет куда-то на восток, по азимуту, а обойти гору –
это не по жуковскому уму.
Облако, перевалив гору над нашими головами, опускается дальше ниже, и
дальше видать его мутную, слегка волнующуюся поверхность; когда оно разрывается,
видны внизу то серпантины дорог, то крыши домов – а потом опять все смыкается,
как воды Красного моря. Иногда на востоке вдруг, метрах этак в пятидесяти,
проявляются три ажурные конструкции, телебашни – и пропадают в очередной
облачной волне. Нам ждать надоедает, и мы сползаем вниз, к машине. Только
отъезжаем, как вдруг все небо над нами очищается, хоть назад возвращайся. Но
это иллюзия, это просто за горой облако разрывается, а потом оно снова
сходится, и дальше уже все затянуто, и так на весь день. Осень.
Мы решаем поесть каких-нибудь продуктов моря в Монтерее. Но голод нас
останавливает в Салинасе, и в каком-то "Красном Раке" мы берем все те
же продукты моря. Рядом сидят местные жители. Уже два года в Калифорнии
отменено преподавание в школе на испанском, и дети школьного возраста
разговаривают на смеси двух языков – основная речь английская, а когда говорят
о чем-нибудь дошкольном – "поешь этого, вкусно, мне понравилось" – то
это говорится по-испански. Как нацменьшинства в нацреспубликах РСФСР. Ничего,
теперь они покажут кузькину мать белому меньшинству, когда обучатся не хуже
их, а драйву-то побольше в крови, вот ужо будет белое меньшинство играть в
свои мячики, жить на пособие да остатки капиталов от богатых предков, и
планировать страшную месть. Я лично – за хиспаников.
К Монтерею ведет 68-я дорога, посвященная типа Стейнбеку – в полях вдоль
дороги стоят офигенного размера фанерные рабочие и работницы, кто жнет, кто
кует – проезжий, предполагается, будет уважать сельскохозяйственный труд и
учитывать интересы рабочего класса. Гроздья Гнева и Зима Тревоги Нашей.
В Монтерее пошли искать кофе и туалет. Но бог с ним, с туалетом, а вот
рядом с туалетом стоит Океанская Яхта, Ослепительный такой Лайнер, как, знаете,
В Джазе Токо Девушки или там Overboard. Внутри лайнера стоит женщина у мойки и готовит салат. Непонятно, хозяйка
это или прислуга. Зрителей полно, обсуждают каждое действие. Тем более, что
морские львы, которые раньше были главным развлечением этого места, теперь
отсутствуют – их бывшая площадка отгорожена фанерными щитами, и их хрюканье
раздается откуда-то из-под мостков, не видать.
Там что на верфи – магазины, магазины, рестораны, рестораны, очереди,
туристы, сувениры. Мы пошли вдоль бережка посмотреть зверье. В воде полощутся
тюлени спиной кверху и морские выдры, они же морские бобры, sea otters, пузом кверху.
В Монтерей еще не дошла мода сантакрузских выдр – пользоваться пивными
бутылками. Дело в том, что выдры эти проводят жизнь, лежа пузом кверху и долбя
вытащенную со дна ракушку личным камушком, который у них всегда при себе, в
руке. А недавно в Санта Крузе выдры открыли новый инструмент для вскрытия
ракушек – пивную бутылку. Бутылку же удобнее держать, чем камушек. Выдры вообще
переимчивы, и сантакрузские серфера теперь балдеют, глядя на то, как эти dudes, у каждого в руке по бутылке, долбят свои
ракушки по новой прогрессивной технологии.
Уже начинало темнеть – но, странное дело, водолазы как будто только что
приехали. Натягивают свои костюмчики, поливают их изнутри водой, бррр (это они
сами так говорят, я бы крепче сказал), берут в руки всякие светящиеся предметы
и лезут в ледяной океан. Там длинный такой волнорез, рыбаки ловят что-то на
удочки, тюлененок лежит на камушке, я его подзываю, как собачку (тцу-тцу-тцу),
и ему нравится – да вообще тюлени лицом похожи на собак. В самом конце
волнореза забор, а за забором толпы взрослых тюленей. Но почему-то все уже
закрывается, полицаи всех просят пройти. Да и темно уже. Мы возвращаемся к
машине, мимо знаменитой монтерейской морской разведшколы, мимо выгуливающей
маленькую беленькую собачку старой еврейской парочки, рассуждающей о чем-то
по-русски, мимо обязательных инвалидов у входа на верфь, вечного шарманщика с
все той же обезьянкой, что и три года назад, когда нам все здесь казалось
огромным и значительным.
Вообще, интересно ретроспективно посмотреть, как ты видел предмет в первые
секунды, первые часы, первые дни, первые годы – и сравнить.
Скажем, вот первая секунда – открываешь
дверь подъезда, оттуда выходит такая юная богомолка, в черной куртке, в
платочке, глаза опущены – думаешь – ого, в этом доме не один Дима свихнулся – а
она смотрит на тебя и думает – неужто
этот сантехник и есть новый Димин начальник – поди‑ка угадай в этой
первой секунде... или – танцы, подходишь к тихой такой девушке с белой косой,
кто б сказал, что это будет мать твоих детей... иногда, впрочем, этот
пространственно-временной конус виден сразу же, но, конечно, искаженно. Первые
секунды в Америке – Хенк и Волчегурский машут с балкона, Хенк снимает нас на
видеокамеру, мы широко улыбаемся, я показываю буквы V на пальцах; первый час – автопрокат, это надо
будет по американской улице рулить на машине с автоматической коробкой...
первый день – откуда ж я знал, что "красный поребрик" – это 20
долларов как с куста... а потом видимый горизонт становится все больше, и
идея, что Санта Круз или Скотное и есть Америка, кажется уже странным, хотя и
легким, бредом.
Или вот еще – 9 сентября следующего года
наступит "компьютерный миллениум" – миллиард секунд с начала эпохи.
Для тех, кто не в курсе: компьютерное время измеряется числом секунд (иногда –
миллисекунд) с 0 часов 1-го января 1970-го года по Гринвичу. Ну тогда, в
1970-м, конечно, никто ничего такого не знал про компьютерную эпоху, да и
слова-то еще такого в русском языке не было – "компьютер". Не знали
ничего и мы, пьянстовавшие в это время в общаге N 8 на Детской 50. Мы с Женькой (фамилию его я
забыл), конечно, дерябнули по кружке кубинского рома в честь Нового Года по
Гринвичу. Через секунду мы заливали эту гадость в горло; через 10 – закусывали;
через 100 секунд мы курили на подоконнике в торце коридора; через 1000 – совершенно
ничего не соображающие, шатались по коридору и громко разговаривали о Чосере;
причем я-то только читал мелкие отрывки на английском, а он, очевидно, читал
это в БВЛ, в русском переводе – что мы могли обсуждать? Наверное, каждый
свое. Через 10000 секунд после начала эпохи, конечно, все дрыхли по своим
койкам – шестой час утра первого января. 100000 секунд. Пятница, 2-е января,
почти семь утра. Опять все спали, кроме самых упорных, бессмысленно долбивших
свою дифгеометрию или там матанализ. Миллион секунд с начала эпохи. Понедельник,
12 января, 16:46 московское время. Боже мой, опять же мы все были пьяны, после
экзамена по матанализу, к которому мы с удовольствием изучали пример
неизмеримого множества.
Про неизмеримое множество. В принципе
можно определить длину любого отрезка на прямой – это разница координат. Если
множество состоит из отрезков, то его суммарная длина – сумма длин отрезков. Даже
если отрезков – бесконечное количество. Другое дело, что и суммарная длина
может оказаться бесконечной – зависит от того, ограничено наше множество или
нет. Если ограничено – то его суммарная длина всяко не превышает разницы его
левой и правой координат. Правой и левой. Неважно. Если множество состоит из
счетного числа точек (т.е. занумерованного натуральными числами), то у
множества длина равна нулю. Но есть и, так сказать, сумеречные состояния.
Возьмем отрезок [0,1], объявим эквивалентными любые две точки, расстояние между
которыми есть рациональное число. Получим в результате некоторое количество
классов эквивалентости. Теперь из каждого класса выберем по одной точке – по
аксиоме выбора имеем право. Вот это множество и обозначим Х. Множество имеет интересное
свойство – сдвигая его (по кругу, т.е., по модулю 1) на различые рациональные
числа, мы можем покрыть весь отрезок. Теперь, если бы суммарная длина множества
Х была нуль, то, покрывая отрезок, получаем, что и длина отрезка нуль – что
глупо. Если бы суммарная длина множества Х была не нуль, то, покрывая отрезок,
получили бы, что длина отрезка бесконечно – что тоже глупо. Мораль: множество Х
суммарной длины не имеет.
Вот такой вот пример очень нравился нашему
обожаемому профессору Гаральду Исидоровичу Натансону. И мы его изучали – вдруг,
мол, спросит, а мы и ответим! Сделаем человеку приятное!
Да, ну к вечеру-то мы уже, конечно,
праздновали очередную победу, очередную пятерку. У нас тусня была продвинутая
относительно, мы не представляли как-то, чтобы по матанализу да четверку
получить.
10 миллионов секунд. Воскресенье, 26
апреля 1970-го года, 20:46. 16 лет до Чернобыля. Мы сидим с Галей Рогозиной,
пьем чай, и Толик Петров нам, краснея, рассказывает о том, что он на днях
посмотрел новый мультик, мультик, можно сказать, нового типа – про Чебурашку,
Крокодила Гену и Девочку Галю. Он потому и краснеет, что про Девочку Галю. И
заманывает нас пойти смотреть этот мультик, он лично готов посмотреть еще раз.
В те поры как-то студентам второго курса ходить смотреть мультики было странно,
мы с Галей больше ударяли по фильму "Балерина", где Майя Михайловна
танцевала Кармен-сюиту (ну и там еще отдельные номера); этот фильм для нас с
Галей был чуть ли не культовым – да я и сейчас не отказался бы его посмотреть
раза два-три, даже и подряд. А тут нате – мультик, первокурсник нас зовет на
мультик. Звал-то он, конечно, Галю, да вот какое дело – паренек он
стеснительный был – и свои пожелания высказывать ясно и открыто, как это делает
нынешнее племя, он не умел – да и я не умел. Что ты поделаешь, geeks and freaks, вот кто мы, в сущности, были.
100 миллионов секунд. Суббота, 3 марта
1973 года, 12:46 по Москве. Мы с Олей приехали в Архангельск, знакомить ее с
моей матерью, так как мы собираемся вскоре жениться. Об это время мы все сидим
на кухне, едим материны щи – я ее как-то упросил научить и меня варить такие щи
– не скажу, что я уверенно их сейчас сварю, но на это есть Ульянка, которой все
запросто, включая и эти щи – а тогда мне, конечно, материны щи казались верхом
кулинарного совершенства (да, честно говоря, я и не знаю ничего вкуснее щей –
ну, может быть, еще суши, если под теплую саке… кстати, тут один китаец сообщил
мне как-то, что щи – самое любимое народное китайское блюдо). Мать слегка на
это обижается – Оля с ней не заводит разговор, сидит как бы букой. Она-то,
конечно, стесняется, но мать у меня человек открытый, энергичный, ей надо
веселого разговора, за жизнь и вообще.
Тут, кстати, недавно мы, ланчуя в нашей
борландской кафетерии, обсуждали, кто к кому как обращается в китайской и
японской культуре. В китайском, как и в русском, основное вежливое слово –
"тетя". Но все, конечно, не так просто, и китайские родители, идя в
гости, своим детям четко разъясняют, к кому как нужно обращаться. В японском, в
принципе, тоже есть "обасан" и "оджисан" – в одном
контексте это – вежливое обращение типа "старая женщина"; вне
контекста это может быть хамством – скажем, если бы я нашей Мидори вдруг такое
сказал – "обасан" – японцы на такую идею начинают нервно смеяться;
если это скажешь ребенку – тот понимает, что им очень недовольны. Тайванька
Хенни спрашивает у Мицунори – а вот если, скажем, ты приведешь домой девушку –
как она будет обращаться к твоей матери? Да никак, отвечает Мицу. Ни в коем
случае невозможна такая ситуация, чтобы девушка обратилась к старшей женщине
в таких условиях. Она может сказать: "а можно еще чаю?" – или
что-нибудь в таком духе, но чтобы прямо обратиться – нет, это невозможно.
Поев щей, мы пьем чай, с манником, который
моя мать печет из манной крупы. Рецепт зародился в те смешные хрущевские
времена, когда за мукой нужно было ночь стоять в очереди – а манка таки была в
продаже – и народ насобачился печь пироги из манки. И понравилось. Получается
что-то вроде кекса, рассыпчатое такое. За окном – зима, но не особо морозно,
просто – метет, балкон весь завален снегом, и дверь еле открывается, да и
заледенело все вокруг балконной двери, приходится сначала как-то со льдом
справляться, отдирать замерзший половик между наружной и внутренней дверьми
балкона, а потом уже отгребать лопатой наваленный снег. Там, на балконе, лежит
припасенная для гостей кура. Март, уже не так темно, день длится этак с 11 до
4-х, можно погулять по городу... да ну его, не люблю я Архангельск.
1 миллиард секунд. Ну подождите, это
случится 9 сентября 2001 года, в 1:46:40 по Гринвичу. У нас, в Калифорнии, это
будет 8-го сентября, в 5:46:40 РМ.
[добавлено в декабре 2001 Да…
жили-не тужили, вот какая была эпоха - первый миллиард секунд…]
Так, о чем это я. В воскресенье мы опять решили что-нибудь посмотреть – и
поехали в парк Los Trancos – что в переводе, наверное, означает
"окопы". Парк находится на San Andreas Fault, которая разделяет Тихоокеанскую и
Американскую платформы. Тихоокеанская движется относительно американской со
скоростью 2 см в год. В этом парке можно встать одной ногой на одну платформу,
другой на другую – и мысленно ощущать движение континентов. Стоит забор 1903-го
года. Его разорвало в то землетрясение; сейчас расстояние между двумя частями
– 2 метра – ну как раз. На холме, рядом с парковкой, валяются невзрачные
булыганы – но булыганы эти не с той плиты. Однако, та плита – внизу, а булыганы
– наверху, как же так? А вот как. Миллион примерно лет назад эта часть плиты
находилась как раз у горы Лома Приета – что над Санта Крузом чернеется. И с
Ломы Приеты и обвалились, во время какого-то землетрясения, эти булыжники – и с
тех пор лежат, и плывут потихонечку вместе с плитой на север. Уже 23 мили
проплыли. Интересно, да? Мы на этом свете, как мотыльки – вылетели, мелькнули,
пропали. А камни все плывут. В сторону Аляски.