Без Природы

Vladimir Patryshev
vpatryshev@yahoo.com


... а, про природу. Знаешь, я вот люблю питерские дворы фотографировать. Ведь питерские проходняки – это нечто. Была у меня мечта – пройти от Менделеевской до 21-й линии проходняками, не выходя на Большой (ПНД, вспоминая Шефнера) или даже Средний. И однажды я оную ошуществил.

От Менделеевской надо, знамо дело, сунуться сквозь Главное Здание, известное посторонним как Здание Двенадцати Коллегий, и выйти к ботаническому саду (посторонним неизвестному). Мимо ботанического сада проходишь [описание природы], а там, в глуши, спрятан университетский бассейн. Непонятно, кто туда ходит – профессора? деканы? ректоры? Народу о бассейне ничего не известно. Проползаешь мимо бассейна, вдоль забора...

[Цветная вставка. Однажды в Болгарии шли мы пешком вдоль моря от Несебра до... до... ну как же зовут-то этот городок, в честь которого еще коньяк назван, но не Плиска! Да, так вот мы шли. Вдоль огромных пустых пляжей (ну пять километров песка вдоль моря, идем голышом и загораем себе, булькаемся в море, когда жарко, и снова идем... Но не все там тебе пустые пляжи, а попалась нам на пути деревенька, и надо было к морю пробираться уже между какими-то двумя заборами; щель между этими заборами сужалась, и наконец сузилась до того, что уже и идти было нельзя – а зато открылась дырка в заборе слева - и в эту дырку мы и сунулись. И оказались на территории Болгарской Военной Части. Вдоль тропы стояли огромные палатки, а в палатках лежали на раскладушках болгарские солдаты. Никто у нас не спросил ни пароль, ни пропуск, и мы дошли тропой вдоль забора до моря. Военная часть моря от гражданской на пляже была отделена колючкой, так что надо бы было бы обплывать ее вплавь – да для удобства отдыхающих в колючке была проделана порядочная дыра, и мы через эту дыру и дезертировали.]

Так вот, вдоль этого бассейнового забора я шел и шел, пока не уткнулся в широкую доску, одним концом лежавшую на земле, а другим на заборе. Пройдя по этой доске, я спрыгнул вниз – и оказался на территории Высшего Училища Тыла и Транспорта. По территории ходили советские курсанты и офицеры. А мне надо было прямо. Через проходную меня, очевидно, не выпустили бы – там стоял строгий курсант с автоматом Калашникова. И пришлось лезть на ограду, на виду у проходивших по Съездовской линии Полковников и гулявших по зоне Дежурных Курсантов. Когда я был уже на самом верху, на меня именно с двух сторон ограды стояли и смотрели двое: со стороны воли – Полковник, со стороны зоны – Дежурный Курсант. Дежурному Курсанту я сказал, что мне, мол, "пройти надо", а Полковника я не удостоил – и спрыгнул на асфальт рядом с ним. Полковник, кстати, не был вооружен.

А дальше – просто, проходишь сквозь Журфак – и оказываешься во дворе дома, который находится на улице Репина. Улица Репина – такая желтая, как песок в Бурлаках на Волге. Только под ногами камень. Бурлаки поскользнулись бы. Но мне было не вдоль идти, а поперек – и через хитрую подворотню, находящуюся примерно на метр-полтора ниже уровня земли (можно сказать, полуподворотня-полуподвал) я оказался на Второй линии.

Все линии перечислять не хочется. На Второй, впрочем, находится ГГИ, Государственный Гидрологический Институт, а там работал Паша Гройсман, широкой души человек, он мне помог с латинской машинкой, когда надо было печатать статью для французского журнала. Паша всем помогал. А мы ему за это платили насмешками, мудаки. А Паша занимался наукой. Наука такая: вот есть Мировой Океан. Науке надо срочно узнать, не потеплеет ли он в ближайшие годы. Сделаем два допущения (для научной простоты, каковая, имхо, хуже воровства): а) теплообмен между глубинными слоями и поверхностью отсутствует (охренели что ли? При такой-то теплопроводности и теплоемкости воды) и б) объем океана в южном полушарии таков же, что и в северном (для такого допущения надо было жить в 14-м веке, а сейчас глобусы имеются, а на глобусе видно, в каком, собственно, полушарии расположен Мировой Океан). Так вот, при этих двух допущениях средняя температура по больнице, тьфу, по планете, описывается линейным диффуром второго порядка, и период у решения этого диффура – полтора года. (Для тех, кто не в курсе: решения линейного диффура второго порядка являются, грубо говоря, синусами; значение синуса в военное время может достигать Четырех.)

У Паши руководителем был лауреат академик Будыко. Учение Будыко состояло в том, что скоро все на хрен растает, и к 2000 году Питер будет залит как Венеция, а Венеция будет залита как Атлантида. Ну, к 2000 году, как все знают, и Атлантида потонула, и калиф сдох, и ишак сдох, а дамба-то – вот она! Стоит! Для дамбы, собственно, вся эта наука и делалась, потому что даже при социализме, когда повышаюшаяся сознательность советских людей определяла рост уровня жизни, материя была таки первична, и эта первичность материи требовала от властей предержащих непрерывно что-нибудь да себе ухватывать, в счет повышенной сознательности. На дамбе можно было ухватить стройматериалов на дачи для всего Ленинграда - и действительно, вскоре после того, как развернулось строительство дамбы, Обком КПСС принял постановление дать чуть ли не всем гражданам по дачному участку. Таким образом, опосредованно, гидрологическая наука работала на благо советского человека. Да-с, опять отвлекся на коммунистический заговор.

На Третьей линии правильную дырку в проходняк найти не так легко, но таки можно. Но проходняк скушный, ну двор и двор. На Пятой же линии все просто и очевидно – Баня-На-Пятой-Линии, и от этой бани даже два проходняка идут в сторону шестой. Впрочем, второй из проходняков идет как-то криво, боком. Вот в этом втором проходняке, помнится, любил я писать свои антисоветские граффити. Народ там ходит только в часы пик, а ночью – никого. В этой бане, кстати, работала истопником Лена Локшина, художница из Сан Франциско. Ну вы поняли, когда она работала истопником, она еще не знала, что она из Сан Франциско; а что художница - знала, но никому не говорила.

Седьмая линия... там грустнее – входа в проходняк там тоже два, но первый, который ближе к метро, пользовался бОльшей популярностью, кроме тех эпох, когда был весь поперек перекопан канавами. В этом проходняке стоял тополь и жили в подвале два рыжих кота. Тополь был старый, и его наконец спилили. Когда его пилили, Лев Шубников кричал: "гады!" А как умирали коты – никто не знает. Я этих котов помню с (их) детства, когда они выбегали, два котенка, поиграть из подвала, и удирали обратно, чуть кто к ним приближался. Еду, правда, брали, ничего. Потом они выросли, стали такими матерыми котищами, глядели на проходящих смело и даже нагло. А однажды вечером один из них лежал мертвый у порога своего подвала. Второго не было видно нигде. Но второй еще проболтался во дворе годик, прежде чем сгинуть окончательно, как исчезает все, что есть хорошее на этом свете.

Дальше этот проходняк идет через такой аккуратный дворик с палисадиком внутри, и в этом дворике (т.е. в доме с этим двориком) проживали Семеновы. Какие такие Семеновы? Да родственники Семенова-Тяншанского ("ьь" – мягкие знаки из фамилии я вынул, и не помню, где они там стояли – вставьте их сами!).

Девятую-десятую я сначала хотел пропустить… Нет, ничего. Тоже ничего линии. Пересекаешь наискосок Восьмую-Девятую, трамвайные пути. На углу Восьмой-Девятой и Среднего находится так называемый Полный Трамвайный Крест - перекресток, где трамвай может проехать с любого направления на любое другое. Не всегда получается. Однажды вечером, идя с работы, я застал трамвай, не вписавшийся в поворот, и удивленную вагоновожатую, ходившую вокруг своего пустого трамвая и удивлявшуюся, как это так. Я ей, вагоновожатой, дал дельный, но праздный совет: описав рукой кривую, приблизительно следовавшую изгибу рельса, я сказал: - вот как надо было ехать, по рельсу. Вожатая со мной согласилась, но, говорит, не получилось почему-то.

Да, а вход на девятую находится рядом с Табачной Фабрикой имени Урицкого. Сейчас, наверное, переименовала в Канегиссера, или в Р-Дж. Петро. Днем и ночью стучат папиросонабивочные машины в многочисленных окнах фабрики.

Проходняк как будто бы упирается в капитальную стену - но в стене имеется небольшая дырка, и через нее все ходят. Дальше двор довольно глухой, в глухое время суток - опять удобное место для написания антисоветских лозунгов. В часы же пик здесь проходят массы народу.

А я выхожу на Десятую линию.

В проходняк 11-й линии ведет широкий двор. Справа, на углу Среднего, стояла пивная будка. На том самом углу, где герой Шефнера во сне встечал собачку, для которой он даже складывал себе под подушку перед сном кусочек колбасы, чтобы, если приснится, угостить. Слева на 11-й линии на доме висела мемориальная доска: "В Этом Доме Находилась Динамитная Мастерская Народной Воли", и рядом несколько окон были выбиты, и следы дыма поднимались по штукатурке до второго этажа. Какой-то дымный был у народовольцев динамит. Слева во дворе к этому дому сначала была приделана какая-то деревянная пристроечка, которая с годами обрастала садиком, приличной крышей, кирпичными стенами, и постепенно превратилась в такой, относительно скромных питерских вкусов, особнячок. Сразу же за особнячком – огороженная зеленой сеткой спортивная площадка. За площадку, как следовало из вывески, отвечала Мамедова Медея Лазаревна. (Пятидесятые... татарку-дворничиху Мамедову, скажем, Зульфию, обрюхатил проходимец-домоуправ Лазарь, скажем, Моисеевич – а жениться вот не стал. Татарка из романтизма и мести назвала свою дочку Медеей. А та выросла и стала спортплощадкой заведовать.) С этой точки можно повернуть направо и оказаться в другом дворе, откуда тоже множество выходов. В одном из подъездов жил, в каморке примерно как у Родиона Романовича Р., на верхнем этаже, Владимир Ильич Ленин, и, вероятно, там же он и сказал Надежде Константиновне свою крылатую фразу: "Надежда Константиновна, тут есть пьекьясненький пьоходной двоик!".

Но нам – прямо; двор далее сужается, и перед прохожим выбор – или сунуться в узкий проход между "павильоном бытового мусора" и кирпичным домом, или заглянуть в подъезд оного дома. В этом подъезде жили важные, кичливые люди. А может, и сейчас живут. У них красивая, гладенькая, чисто одетая дочка, такая маленькая Барби, она катается по Васину на своем розовеньком велосипедике. И подваливает к Барби шпана с нечетной линии (драки между четными и нечетными линиями учреждены в 20-е Вадимом Сергеевичем Шефнером). И велосипедик у Барби отнимают. Барби орет нечеловеческим голосом (ведь Барби – не коза, ей-то можно?). На вопль на балкон третьего этажа выходит, величественная как Императрикс Анна Иоанновна, мамаша в парчовом халате, и зычно разъясняет шпане, сколь они неправы. Шпана в ужасе разбегается, Барби берет обратно свой розовенький велосипедик, и, по приказу маман, чапает домой.

А мы чапаем на 12-13 линию. Если нас там не задавил Оганов, то мы перешли на 13-ю. А если задавил, то Оганова исключают из КПСС, как несовместимого со званием коммуниста. И Оганов, рабочий, член КПСС, профсоюзный бунтарь, уже не может наезжать на товарища Шраго за то, что тот посмел критиковать члена КПСС, а следовательно является антикоммунистом (а он, Шраго, конечно, таковым являлся, но никому об этом не говорил... да всем и так ясно было, стоило на Шраго только глянуть).

Пропускаем 13-14.

15 линия – партийно-комсомольско-военкоматная. Стоит только войти во двор, как оказываешься на задворках власти. Со двора можно войти даже в парткомовскую столовую. По черной лестнице, как дворник на кухню к кухаарочке. В столовке работает на раздаче такой Миша, ироничный молодой человек известной наружности. Еда у коммунистов вкусная и полезная. Единственно что портит аппетит – сами коммунисты. Лезут без очереди, а спросишь их насчет совести – "мы – аппарат!" Там же во дворе, на пустыре, выходившем на 16-ю, молодежь, приближенная к райкому, стала строить МЖК. И таки построила. Красивый дом, с лоджиями, считай, на халяву. Но, конечно, для этого надо было знать, кому, что и как лизать – в СССР, мне кажется, Монька бы максимум до райкома дошла. Хотя кто ее знает, посмотрите на могущественную Валентину Ивановну Матвиенко – а ведь тоже с райкома комсомола начинала. Ну да, впрочем, Моньке сложнее, с ее-то фамилией. Я знал одну Левину, так она стала позднее Лещинская. А Лещинский, такой мордастый и нахальный, владеет букинистическим магазином на Литейном. Другой Левин работал на 10-й линии, и звали его Михаил Юрьевич. Этот Михаил Юрьевич Левин однажды в журнале "Программирование" опубликовал неслабую статью, где была разработана этак половина того, что нам теперь известно как SQL. Но компьютерный мир знает другого Левина – того, который, якобы, Ситибанк хакнул, хотя хакнул Ситабанк, конечно, Буказоид, а Вове Левину разболтал, и тот ему денег дал. Вова Левин никакой был не программист, он всего лишь приторговывал хламом всяким – но имел этакий интеллигентный вид… не то что Буказоид, вечно в каком-то засаленном черном галстучке, и немытые волосы свисают висюльками на пиджачок, киношный хакер.

17 линия тоже отмечена несколькими новостройками. Причем "педагогический округ" нарезан таким образом, что все жители этих новых домов на 17-й, между Большим и Средним, автоматически относятся к английской школе, которая находится через дорогу и трамвайные пути, между Средним и Малым. А зато жителям коммуналок, глядящих окнами прямо на эту школу, приходится водить своих детей куда-то подальше, в школу для простого народа. И дворы там какие-то позеленее, деревья там какие-то растут, песочницы для детей работников ВОРОНО. (Что такое ВОРОНО? ВасилеОстровский Отдел Народного Образования.)

На 19-й линии тропа ведет между ВСЕГЕИ и Рудгеофизикой. (Мы – с Рудгеофизики, с гордой улыбкой говорили Анатолий Волчегурский и Кира Гуговна Шубникова.) Тропа проходит под коридором, соединяющим Рудгеофизику со ВСЕГЕИ, и которым мне однажды довелось воспользоваться. Дело было так. Закончил я свои дела на БЭСМ-4 во ВСЕГЕИ и иду к выходу. Охрана никого не выпускает без обыска, потому что кто-то что-то где-то недавно украл. Ну, в те времена соглашаться на шмон было западло, еще не было ни Кузнецова, ни палестинских террористов, не знали мы тогда личных обысков. Жили вольно. Относительно. Послал я охрану, пошел к начальству всегеишному. Начальство говорит – надо охрану слушаться. Вот тогда-то, чтобы охрану не слушаться, и открыл я для себя этот воздушный коридор, прошел в Рудгеофизику, где в тот день ничего не украли, и вышел на волю. Конечно, можно было воспользоваться и моим традиционным путем во ВСЕГЕИ – через забор, каковой как раз и находился во дворе между 19-й и 20-й. Там я лазил не раз, когда надо было воспользоваться перфоратором, а пропуск во ВСЕГЕИ был почему-то недействителен. Но западло же коррелировать кражу и перелезание через забор, мне хотелось быть гордым и легальным одновременно – трудная задача для условий СССР.

Да, итак мы уже вышли, мимо задворков ВСЕГЕИ, на 20-ю линию, прямо к дому Фельда. В те времена, о которых я повествую, Фельд этот, очевидно, играл как раз в песочнице. Это гораздо позже я у него отобрал жену, он у меня украл оба паспорта, а у моего американского приятеля украл компьютер, и его папа написал заявление ментам, что это мы с Ульянкой пришли и их ограбили, взяв у них компьютер стоимостью 4000 долларов США. Грустная история с этим компьютером, слава Богу, не кончившаяся ничем. А Дима Фельд, небось, так и живет где-нибудь тут, в Силиконовой.

А дальше – все, дальше неинтересно. Да я и не ходил никогда дальше-то.