Vladimir Patryshev
vpatryshev@yahoo.com

Настала осень, а хочется чего-то такого. Ну вот.

В субботу мы решили – хватит нам отдыхать, и двинули на Пик Фримонта. Пик, конечно,  неважнецкий, 3146 фута, но с него должны были быть видны все окрестности вплоть до Сан Хосе, хотя сам он – между Салинасом и Сан Хуан Баутистой. Дорога к этой горе ведет, вообще-то, мимо Сан Хуан Баутисты; мы бы проехали сразу к горе, но давление в шинах у нас что-то было слабовато, и пришлось заехать снова в этот мемориальный городок с искусственной колокольней и музейной миссией. Колокольни при этой миссии на самом деле никакой не было, ее приделали в 1850-м примерно, построили деревянную, в новоанглийском стиле, но вскоре ветром снесло острый шпиль, и она стояла безбашенная, пока любители древностей не стали из нее делать испанскую старину – поштукатурили, покрасили... но в 30-м году снесли. Позже ностальгия по старине взяла свое, и построили красивое такое старинное кампонарио, как будто тут сам Хуниперо Сера звонил в колокол, сзывая индейцев отдать дань Христу – да вот и памятник Хуниперо Сере стоит в саду – но не был, не был никогда Хуниперо Сера в тех краях, да и построили-то миссию лет через сто после смерти Хуниперо.

Мы прокатились по "главной улице", состоящей из магазинов сувениров, построенных в "монтерейском стиле", нашли в конце города заправку – а воздуха ни хрена не нашли, пока подъехавший местный не выдернул шланг из какой-то ямки в земле. Воздух здесь бесплатен.

Погодка, надо сказать, стояла так себе – сплошь облака, недостаточно низкие и недостаточно высокие. Мечты снять панораму с видами Сан Хосе казались все нелепее. Ну да ничего. Поехали в гору. Полвысоты поднялись – погода и природа все осеннее, желтые клены, сосны хоть и не желтые, но напоминают Карельский перешеек; подъехали к нижнему краю облаков, самый такой стремный момент – чего-то там, в облаке. Да ничего; ветра нет почти, и облако завивается клочьями над дорогой, между соснами, а то катится в просвет между деревьями, куда-то вниз. Приехали на парковку – тишь, туман, ежики, сосны. Теплынь. Оделись, однако, взяли какой-то еды, фотоаппаратуру, треногу – и двинули к вершине.

Почему Фримонта? А потому что в 45-м генерал Фримонт с экспедицией изучал местность; хозяева этих земель, Кастро, недовольные присутствием иностранных военных, попросили "генерала" убираться (почему в кавычках – да потому что в те времена звания присваивали себе сами, вот и этот горячий 32-хлетний авантюрист назвался генералом ради пущей важности); генерал решил дать отпор, забрался со своим войском на этот пик, окопался и поставил флаг. Ночью ветром флаг снесло, и Фримонт, напугавшись плохого предзнаменования, смылся вместе со своим отрядом. Вот и весь подвиг. Сейчас на вершине гордо реет звездно-полосатый; в тумане больше ничего вроде и не видать.

Мы поставили треногу, залегли на теплые почему-то камушки, и стали ждать погоды. Кроме флага, на вершине еще мемориальная доска, dedicated в 1929-м и rededicated в 1997-м. На эту доску по вертикальному бетону ползет большой черный жук. Жук гордый – я его поподпихивал сзади, но он оказал сопротивление. Забравшись на доску, жук прошествовал по ней и полез вниз. Очевидно, жук просто идет куда-то на восток, по азимуту, а обойти гору – это не по жуковскому уму.

Облако, перевалив гору над нашими головами, опускается дальше ниже, и дальше видать его мутную, слегка волнующуюся поверхность; когда оно разрывается, видны внизу то серпантины дорог, то крыши домов – а потом опять все смыкается, как воды Красного моря. Иногда на востоке вдруг, метрах этак в пяти­де­ся­ти, проявляются три ажурные конструкции, телебашни – и пропадают в очередной облачной волне. Нам ждать надоедает, и мы сползаем вниз, к машине. Только отъезжаем, как вдруг все небо над нами очищается, хоть назад возвращайся. Но это иллюзия, это просто за горой облако разрывается, а потом оно снова сходится, и дальше уже все затянуто, и так на весь день. Осень.

Мы решаем поесть каких-нибудь продуктов моря в Монтерее. Но голод нас останавливает в Салинасе, и в каком-то "Красном Раке" мы берем все те же продукты моря. Рядом сидят местные жители. Уже два года в Калифорнии отменено преподавание в школе на испанском, и дети школь­ного возраста разговаривают на смеси двух языков – основная речь английская, а когда гово­рят о чем-нибудь дошкольном – "поешь этого, вкусно, мне понравилось" – то это говорится по-испански. Как нацменьшинства в нацреспубликах РСФСР. Ничего, теперь они покажут кузькину мать белому мень­шинству, когда обучатся не хуже их, а драйву-то побольше в крови, вот ужо будет белое мень­шинство играть в свои мячики, жить на пособие да остатки капиталов от богатых предков, и планировать страшную месть. Я лично – за хиспаников.

К Монтерею ведет 68-я дорога, посвященная типа Стейнбеку – в полях вдоль дороги стоят офигенного размера фанерные рабочие и работницы, кто жнет, кто кует – проезжий, предполагается, будет уважать сельскохозяйственный труд и учитывать интересы рабочего класса. Гроздья Гнева и Зима Тревоги Нашей.

В Монтерее пошли искать кофе и туалет. Но бог с ним, с туалетом, а вот рядом с туалетом стоит Океанская Яхта, Ослепительный такой Лайнер, как, знаете, В Джазе Токо Девушки или там Overboard. Внутри лайнера стоит женщина у мойки и готовит салат. Непонятно, хозяйка это или прислуга. Зрителей полно, обсуждают каждое действие. Тем более, что морские львы, которые раньше были главным развлечением этого места, теперь отсутствуют – их бывшая площадка отгорожена фанерными щитами, и их хрюканье раздается откуда-то из-под мостков, не видать.

Там что на верфи – магазины, магазины, рестораны, рестораны, очереди, туристы, сувениры. Мы пошли вдоль бережка посмотреть зверье. В воде полощутся тюлени спиной кверху и морские выдры, они же морские бобры, sea otters, пузом кверху.

В Монтерей еще не дошла мода сантакрузских выдр – пользоваться пивными бутылками. Дело в том, что выдры эти проводят жизнь, лежа пузом кверху и долбя вытащенную со дна ракушку личным камушком, который у них всегда при себе, в руке. А недавно в Санта Крузе выдры открыли новый инструмент для вскрытия ракушек – пивную бутылку. Бутылку же удобнее держать, чем камушек. Выдры вообще переимчивы, и сантакрузские серфера теперь балдеют, глядя на то, как эти dudes, у каждого в руке по бутылке, долбят свои ракушки по новой прогрессивной технологии.

Уже начинало темнеть – но, странное дело, водолазы как будто только что приехали. Натягивают свои костюмчики, поливают их изнутри водой, бррр (это они сами так говорят, я бы крепче сказал), берут в руки всякие светящиеся предметы и лезут в ледяной океан. Там длинный такой волнорез, рыбаки ловят что-то на удочки, тюлененок лежит на камушке, я его подзываю, как собачку (тцу-тцу-тцу), и ему нравится – да вообще тюлени лицом похожи на собак. В самом конце волнореза забор, а за забором толпы взрослых тюленей. Но почему-то все уже закрывается, полицаи всех просят пройти. Да и темно уже. Мы возвращаемся к машине, мимо знаменитой монтерейской морской разведшколы, мимо выгуливающей маленькую беленькую собачку старой еврейской парочки, рассуждающей о чем-то по-русски, мимо обязательных инвалидов у входа на верфь, вечного шарманщика с все той же обезьянкой, что и три года назад, когда нам все здесь казалось огромным и значительным.

Вообще, интересно ретроспективно посмотреть, как ты видел предмет в первые секунды, первые часы, первые дни, первые годы – и сравнить.

Скажем, вот первая секунда – открываешь дверь подъезда, оттуда выходит такая юная богомолка, в черной куртке, в платочке, глаза опущены – думаешь – ого, в этом доме не один Дима свихнулся – а она смотрит на тебя и думает – неужто  этот сантехник и есть новый Димин начальник – поди?ка угадай в этой первой секунде... или – танцы, подходишь к тихой такой девушке с белой косой, кто б сказал, что это будет мать твоих детей... иногда, впрочем, этот пространст­венно-временной конус виден сразу же, но, конечно, искаженно. Первые секунды в Америке – Хенк и Волче­гурский машут с балкона, Хенк снимает нас на видеокамеру, мы широко улыбаемся, я пока­зываю буквы V на пальцах; первый час – автопрокат, это надо будет по американской улице рулить на машине с автоматической коробкой... первый день – откуда ж я знал, что "красный поребрик" – это 20 долларов как с куста... а потом видимый горизонт стано­вится все больше, и идея, что Санта Круз или Скотное и есть Америка, кажется уже странным, хотя и легким, бредом.

Или вот еще – 9 сентября следующего года наступит "компьютерный миллениум" – миллиард секунд с начала эпохи. Для тех, кто не в курсе: компьютерное время измеряется числом секунд (иногда – милли­секунд) с 0 часов 1-го января 1970-го года по Гринвичу. Ну тогда, в 1970-м, ко­неч­но, никто ничего такого не знал про компьютерную эпоху, да и слова-то еще такого в русском язы­ке не было – "компьютер". Не знали ничего и мы, пьянстовавшие в это время в общаге N 8 на Детской 50. Мы с Женькой (фамилию его я забыл), конечно, дерябнули по кружке кубинского рома в честь Нового Года по Гринвичу. Через секунду мы заливали эту гадость в горло; через 10 – заку­сывали; через 100 секунд мы курили на подоконнике в торце коридора; через 1000 – совер­шенно ничего не соображающие, шатались по коридору и громко разговаривали о Чосере; причем я-то только читал мелкие отрывки на английском, а он, очевидно, читал это в БВЛ, в русском пе­ре­воде – что мы могли обсуждать? Наверное, каждый свое. Через 10000 секунд после начала эпохи, конечно, все дрыхли по своим койкам – шестой час утра первого января. 100000 секунд. Пят­ница, 2-е января, почти семь утра. Опять все спали, кроме самых упорных, бессмысленно дол­бивших свою дифгеометрию или там матанализ. Миллион секунд с начала эпохи. Поне­дельник, 12 января, 16:46 московское время. Боже мой, опять же мы все были пьяны, после экзамена по матанализу, к которому мы с удовольствием изучали пример неизмеримого множества.

Про неизмеримое множество. В принципе можно определить длину любого отрезка на прямой – это разница координат. Если множество состоит из отрезков, то его суммарная длина – сумма длин отрезков. Даже если отрезков – бесконечное количество. Другое дело, что и суммарная длина может оказаться бесконечной – зависит от того, ограничено наше множество или нет. Если ограничено – то его суммарная длина всяко не превышает разницы его левой и правой координат. Правой и левой. Неважно. Если множество состоит из счетного числа точек (т.е. занумерованного натуральными числами), то у множества длина равна нулю. Но есть и, так сказать, сумеречные состояния. Возьмем отрезок [0,1], объявим эквивалентными любые две точки, расстояние между которыми есть рациональное число. Получим в результате некоторое количество классов эквивалентости. Теперь из каждого класса выберем по одной точке – по аксиоме выбора имеем право. Вот это множество и обозначим Х. Множество имеет интересное свойство – сдвигая его (по кругу, т.е., по модулю 1) на различые рациональные числа, мы можем покрыть весь отрезок. Теперь, если бы суммарная длина множества Х была нуль, то, покрывая отрезок, получаем, что и длина отрезка нуль – что глупо. Если бы суммарная длина множества Х была не нуль, то, покры­вая отрезок, получили бы, что длина отрезка бесконечно – что тоже глупо. Мораль: множество Х суммарной длины не имеет.

Вот такой вот пример очень нравился нашему обожаемому профессору Гаральду Исидоровичу Натансону. И мы его изучали – вдруг, мол, спросит, а мы и ответим! Сделаем человеку приятное!

Да, ну к вечеру-то мы уже, конечно, праздновали очередную победу, очередную пятерку. У нас тусня была продвинутая относительно, мы не представляли как-то, чтобы по матанализу да четверку получить.

10 миллионов секунд. Воскресенье, 26 апреля 1970-го года, 20:46. 16 лет до Чернобыля. Мы сидим с Галей Рогозиной, пьем чай, и Толик Петров нам, краснея, рассказывает о том, что он на днях посмотрел новый мультик, мультик, можно сказать, нового типа – про Чебурашку, Кро­ко­дила Гену и Девочку Галю. Он потому и краснеет, что про Девочку Галю. И заманывает нас пойти смотреть этот мультик, он лично готов посмотреть еще раз. В те поры как-то студентам второго курса ходить смотреть мультики было странно, мы с Галей больше ударяли по фильму "Балерина", где Майя Михайловна танцевала Кармен-сюиту (ну и там еще отдельные номера); этот фильм для нас с Галей был чуть ли не культовым – да я и сейчас не отказался бы его посмотреть раза два-три, даже и подряд. А тут нате – мультик, первокурсник нас зовет на мультик. Звал-то он, конечно, Галю, да вот какое дело – паренек он стеснительный был – и свои пожелания высказывать ясно и открыто, как это делает нынешнее племя, он не умел – да и я не умел. Что ты поделаешь, geeks and freaks, вот кто мы, в сущности, были.

100 миллионов секунд. Суббота, 3 марта 1973 года, 12:46 по Москве. Мы с Олей приехали в Архангельск, знакомить ее с моей матерью, так как мы собираемся вскоре жениться. Об это время мы все сидим на кухне, едим материны щи – я ее как-то упросил научить и меня варить такие щи – не скажу, что я уверенно их сейчас сварю, но на это есть Ульянка, которой все запросто, включая и эти щи – а тогда мне, конечно, материны щи казались верхом кулинарного совершенства (да, честно говоря, я и не знаю ничего вкуснее щей – ну, может быть, еще суши, если под теплую саке… кстати, тут один китаец сообщил мне как-то, что щи – самое любимое народное китайское блюдо). Мать слегка на это обижается – Оля с ней не заводит разговор, сидит как бы букой. Она-то, конечно, стесняется, но мать у меня человек открытый, энергичный, ей надо веселого разговора, за жизнь и вообще.

Тут, кстати, недавно мы, ланчуя в нашей борландской кафетерии, обсуждали, кто к кому как обращается в китайской и японской культуре. В китайском, как и в русском, основное вежливое слово – "тетя". Но все, конечно, не так просто, и китайские родители, идя в гости, своим детям четко разъясняют, к кому как нужно обращаться. В японском, в принципе, тоже есть "обасан" и "оджисан" – в одном контексте это – вежливое обращение типа "старая женщина"; вне контекста это может быть хамством – скажем, если бы я нашей Мидори вдруг такое сказал – "обасан" – японцы на такую идею начинают нервно смеяться; если это скажешь ребенку – тот понимает, что им очень недовольны. Тайванька Хенни спрашивает у Мицунори – а вот если, скажем, ты приведешь домой девушку – как она будет обращаться к твоей матери? Да никак, отвечает Мицу. Ни в коем случае невоз­мож­на такая ситуация, чтобы девушка обратилась к старшей женщине в таких условиях. Она может сказать: "а можно еще чаю?" – или что-нибудь в таком духе, но чтобы прямо обратиться – нет, это невозможно.

Поев щей, мы пьем чай, с манником, который моя мать печет из манной крупы. Рецепт зародился в те смешные хрущевские времена, когда за мукой нужно было ночь стоять в очереди – а манка таки была в продаже – и народ насобачился печь пироги из манки. И понравилось. Получается что-то вроде кекса, рассыпчатое такое. За окном – зима, но не особо морозно, просто – метет, балкон весь завален снегом, и дверь еле открывается, да и заледенело все вокруг балконной двери, приходится сначала как-то со льдом справляться, отдирать замерзший половик между наружной и внутренней дверьми балкона, а потом уже отгребать лопатой наваленный снег. Там, на балконе, лежит припасенная для гостей кура. Март, уже не так темно, день длится этак с 11 до 4-х, можно погулять по городу... да ну его, не люблю я Архангельск.

1 миллиард секунд. Ну подождите, это случится 9 сентября 2001 года, в 1:46:40 по Гринвичу. У нас, в Калифорнии, это будет 8-го сентября, в 5:46:40 РМ.

[добавлено в декабре 2001 Да… жили-не тужили, вот какая была эпоха - первый миллиард секунд…]

Так, о чем это я. В воскресенье мы опять решили что-нибудь посмотреть – и поехали в парк Los Trancos – что в переводе, наверное, означает "окопы". Парк нахо­дится на San Andreas Fault, которая разделяет Тихо­о­ке­ан­скую и Американскую платформы. Тихоокеанская дви­жется относительно американской со скоростью 2 см в год. В этом парке можно встать одной ногой на одну платформу, другой на другую – и мысленно ощущать движение континентов. Стоит забор 1903-го года. Его разорвало в то землетрясение; сейчас рас­сто­яние между двумя частями – 2 метра – ну как раз. На холме, рядом с парковкой, валяются невзрачные булыганы – но булыганы эти не с той плиты. Однако, та плита – внизу, а булыганы – наверху, как же так? А вот как. Миллион примерно лет назад эта часть плиты находилась как раз у горы Лома Приета – что над Санта Крузом чернеется. И с Ломы Приеты и обвалились, во время какого-то землетрясения, эти булыжники – и с тех пор лежат, и плывут потихонечку вместе с плитой на север. Уже 23 мили проплыли. Интересно, да? Мы на этом свете, как мотыльки – вылетели, мелькнули, пропали. А камни все плывут. В сторону Аляски.